Обратная сторона жизни - Страница 251

251

— Да, белый брат! Ты был настоящим Ди-ма! Сильный! Бесстрашный! — внезапно хлопнул его по плечу масаи, заставив вздрогнуть и увидеть, что еще чуть и придет их очередь идти за всхлипывающими рабами, подгоняемыми клыкастыми свиньями. — Внутри тебя очень большая сила! Лкетинг рассказывал! Ди-ма сильный и никого не боится! — туземец улыбался. — А Лкетинг всегда настоящий! Лкетинг никогда не обманывает!

— Лкетинга не учили носить маски и прятать чувства! Лкетинг не жил среди цивилизованных людей! — непроизвольно парировал Дима, пребывающий в растерянности из-за внезапного осознания почему «Спящих» так прозвали, но заметивший, какие злобные взгляды метнули на него сгорбленные узники.

— Маски? — удивился масаи. — Такие, как в охоте на страусов? Когда воин одевается в страуса и обманывает другого страуса, что он страус? — туземец уставился на него пронзительным взором.

— Ну да… Так и есть. Проще звучит — притворяться! — поправился парень на всякий случай, дабы избежать дальнейших долгих объяснений, а Такеши внимательно слушал.

— Лкетинг так и говорит! Как охота на страусов! Масаи надевает перья и идет на охоту! Страус думает, что масаи тоже страус и воин убивает его! Но масаи не страус! Масаи — человек! — белые зубы осветили помещение трюма и так яркое от рвущихся внутрь адских солнц.

— Точно! — кивнул Дима, а японец хлопал ресницами, так и не прокомментировав их диалог, где по сути нечего было добавить, да и наступила пора двигаться за грешниками, начало которых с воплями боли и падением на колени пропадало в слепящем свете, скрывающем шумную пристань.

Высокие парнокопытные воины, стоящие по бокам человеческой «змейки», всматривались в еле бредущих, ойкающих узников, ибо четвертая цепь являлась наиболее непредсказуемой, ежели так можно назвать непроходимые трусость и тупость истеричных рабов.

Слегка ржавое кольцо неустанно двигалось по разгоряченной шее, натирая мгновенно заживающие, все более прочные мозоли, а помаргивающий Дима передвигал босые ноги по раскаленному полу, полному мелких, слегка сбивающих жар щелей. Струящаяся из них вонь напоминала запах морга, размороженного в летний зной, уж лежавший в наркологии Дима нюхал, а материальность сиих миазмов щекотала ступни, разбавляя боль мигом заживающих ожогов. Мальчишка никак не мог понять, как ЭТО нюхают другие рабы Ада, ибо сие невозможно сравнить ни с чем пройденным, в особенности после щедрого разбавления жуткой жарой Геены Огненной.

Сам же свет безумных солнц проклятого мира, до этого не прочувствованный троицей «Спящих» ныне крепко обнял их, словно хвастаясь злой силой, нарастающей по мере приближения к выходу. Все больше разогревающийся Дима понимал, что снаружи будет совсем хреново, ибо уже в трюме его кожа боролась с усиленным раза в три июльским солнцем Крыма. Всей поверхности тела стало очень горячо, но пока терпимо, и как мальчишка думал — можно обойтись без воплей, а вот насчет запаха горелой кожи… Его пока не чувствовалось, но на открытом пространстве наверняка запахнет, ибо его бледный эпидермис немилосердно шелушился и слазил без какой-либо посторонней помощи, насыщаясь красным.

Субтильный Такеши, привыкший к лондонским туманам, сразу, мягко говоря, запищал из-за своей явно чувствующейся нелюбви к «чудесному» дню с солнцем, как пишется в одном стишке, правда в нем восхвалялся прекрасный мороз вместо здешней духовки на открытом воздухе.

«Ад он такой… В чем святые отцы правы, так в здешней жаре, зато не правы в слепой уверенности, что человек может вечно жариться и не умирать, чувствуя одну и ту же безумную боль… Они просто не в курсе искусственно-привитой, ускоренной адаптации к Геенне Огненной…», — объятый лучами сумасшедших солнц юноша поднимался к выходу на «свежий» воздух, навстречу слепящему свету с красноватым оттенком, а каждый вошедший в него раб поочередно и с болезненным стоном сгибался.

В этот раз первопроходцем среди них стал несчастный Такеши, бесстрашно вступивший в ярчайший свет и пронзительно взвывший, согнувшись, будто на него рухнула каменная плита. Однако японец был сильней, чем казался, ибо с трудом распрямился в шелухе отваливающейся кожи и багровый, словно облитый кипятком, со стонами пошел дальше, исчезнув снаружи.

Дима, увидев сие действо, боязливо сглотнул пустым, пересохшим до боли ртом, но делать нечего, ведь подобный путь уготован каждому рабу Ада, где отказавшийся мгновенно получит заслуженные мучения. Поэтому пришлось двигаться за невозмутимо шагающим масаи, черная кожа которого почти не менялась, словно нынешняя температура была для него чем-то несущественным.

— Жарко! Сильней, чем в Африке! Намного сильней! — громко проговорил Лкетинг, вступая в «дарующий» временное ослепление свет и на него напряженно покосился нежащийся на «солнышке» сатир сбоку, Дима же промолчал, глядя, как несгибаемый туземец склонил голову, отчетливо заскрипел зубами и…

Как ни в чем не бывало, двинулся вперед, исчезнув за стеной адского света, зато следующий шаг ведомого им Дмитрия погрузил тело того в ЧУДОВИЩНУЮ И НЕОПИСУЕМУЮ жару, изрыгаемую двумя солнцами кровожадного Ада. Ощущаемое юношей в данный момент походило на вылитое сверху ведро почти кипятка, а «почти» потому, что до температуры, от которой кожа сползает полностью, не хватало градусов пять, если конечно нестерпимо горящему в огне парню не показалось.

Мальчишка громко застонал и согнулся от кошмарной боли, клятвенно твердящей, что поверхность тела в сию секунду сгорает в адском огне, плюс он реально ощутил запах собственной, сгорающей кожи. Вторым минусом выхода в свет оказалась полная слепота и чудовищная резь в глазах, поэтому он передвигался на удачу, совсем не чувствуя напрочь сожженные ноги и ведомый Лкетингом с Такеши. Те же в свою очередь контролировались другими узниками спереди, а вот кто тянул самих воющих людей, оставалось загадкой, пока сквозь многоголосый гомон пристани не стал различим голос болтливого сатира, чьи напарники вроде бы цокали сзади.

251